Борьба за Рим - Страница 108

К оглавлению

108

— За кого желаешь ты выпить его? — спросил он ее.

— За Мирьям, — серьезно ответила Валерия, отхлебнув глоток вина.

— Мирьям благодарность и честь! — провозгласил Тотила, опоражнивая кубок.

После этого начался веселый пир. В самый разгар его к столу короля подошла прекрасная девочка — или девушка — в чистой белой холщовой одежде, с венком из белых полевых цветов на голове. В правой руке ее был пастушеский посох, а левая лежала на голове большой косматой собаки, на шее которой был также венок из цветов.

— Кто ты, чудная девочка? — вскричал Тотила, с удивлением глядя на нее.

— Я Гото, пастушка, — ответила она, застенчиво кланяясь королю и всем гостям его. — А ты наверно король Тотила, я сейчас узнала тебя. Я внучка и дочь крестьянина — гота, который жил очень далеко на горе Иффе. У меня есть брат, которого я люблю больше всего в мире. Но он давно уже ушел от нас, и мы оставались одни со старым дедушкой. А когда он почувствовал, что умирает, то велел мне идти в Рим. Он говорил, что здесь я найду своего брата, и что король Тотила — покровитель сирот — окажет правосудие и мне. И я пошла со старым Гунибадом из Териолиса. Но дорогой его раны снова открылись, и в Вероне он слег. Я долго должна была ухаживать за ним, но он все же умер. Тогда я пошла дальше уже одна, только вот с этой нашей собакой Бруно, — в честь вашей свадьбы я надела ему на шею венок.

— Но кто же твой брат? — спросил Тотила.

— Мне кажется… задумчиво ответила пастушка. — Из того, что мне говорил дорогой Гунибад, я думаю, что он носит не свое имя. Но его легко узнать, — продолжала она, краснея. — Его волосы темно-каштановые, а глаза синие, как ясное небо. Голос звонок, как у жаворонка, а когда он играет на арфе, то смотрит вверх, точно видит небо отверстым.

— О, это Адальгот! — вскричал Тотила, а за ним и присутствующие.

— Да, его звали Адальгот, — ответила Гото.

Юноша, бывший в это время на площади, где молодые четы состязались в играх, услышал свое имя и вбежал на террасу.

— Гото! моя Гото! — с радостью вскричал он, увидя пастушку, и бросился к ней.

— Какая прекрасная пара! — сказал герцог Гунтарис.

— Но. Адальгот, прежде всего надо исполнить поручение: завещание умирающего деда. Вот, господин король, возьми этот свиток и прочти его. Дед говорил, что в нем заключается вся судьба Адальгота и моя, — и прошедшее, и будущее. Она подала ему запечатанный свиток. Король распечатал и прочел сначала записку, лежавшую сверху.

...

«Это писал Гильдегизель, сын Гильдемута, которого называют длинным. Писано со слов старого Иффы.

Так говорил Иффа: Господин король Тотила. То, что написано в свитке, подписано именем Варгса. Но он был не мой сын, и имя его было не Варгс, а Аларих, из дома Балтов, изгнанный герцог».

Тут раздался общий крик удивления.

— Но в таком случае наш Адальгот, который называет себя сыном Варгса, сын Алариха Балта, того самого, которого он, как королевский герольд, вызывал по всем городам. Никогда не видел я большего сходства, как между отцом Аларихом и сыном Адальготом.

— Да здравствует Адальгот, герцог Апулии! — улыбаясь, вскричал Тотила, обнимая юношу.

Гото, онемев от изумления, опустилась на колени. Крупные слезы стояли в глазах ее.

— Так ты не брат мне! О Боже! Будь счастлив, герцог Апулии, и прощай навсегда!

И она повернулась, чтобы уйти.

— Куда же ты? — вскричал Адальгот, останавливая ее. — Да ведь это лучше всякого герцогства, что ты не сестра мне! Король Тотила, вот моя невеста, моя маленькая герцогиня.

Тотила между тем прочел документы.

— Не нужно мудрости Соломона, чтобы найти здесь правду. Господа, в этом документе герцог Аларих доказывает свою невинность. Он слишком поздно узнал имя своего тайного обвинителя. Но мы его уже знаем, — Адальгот, разбив статую Цезаря в доме Цетега, нашел там дневник префекта. И в нем лет двенадцать назад было записано: «Герцог Балт приговорен. Его невинности верят теперь только два человека во всем мире: он сам, да я, его обвинитель. Но кто ранил сердце Цетега, тот не должен жить. Когда я пробудился тогда от глубокого обморока на берегу Тибра, я поклялся, что погублю его. Теперь я исполнил эту клятву. — Причина этой ненависти еще неизвестна, но она, видимо, имеет какое-то отношение к Юлию Монтану, нашему другу, — заметил король, прерывая чтение. — И великий король с большим трудом поверил измене герцога. Он очень любил его и в знак дружбы подарил ему как-то золотую медаль с надписью».

— Вот она! — вскричал Адальгот, снимая с шеи кусок золота, висевший на тесьме. — Но здесь только половина медали. Старик Иффа дал мне ее, когда прощался. Тут есть и надпись, но я не могу ничего понять.

— А вот и другая половина, — ответил Гото, также снимая с шеи тесьму, на которой висела часть медали.

Тотила же продолжал читать документ, поданный ему Гото.

...

«Долго не хотел великий король верить моей измене. Но наконец не мог больше защищать меня: ему показали мои письма к византийскому императору, в которых я предлагал ему убить короля и уступить Византии весь юг Италии, если он признает меня королем северной части. Письма были подделаны так искусно, что когда, по приказанию короля, вырезали из них несколько ничего незначащих в отдельности слов и показали мне, я, не колеблясь, признал, что почерк мой. Тогда судьи показали мне все письма и приговорили меня к смертной казни. Когда меня вывели из зала суда, мне встретился в коридоре Цетег, мой давний враг. Он хотел жениться на одной девушке. Но мне удалось убедить ее родителей не выдавать ее за этого подозрительного человека. И ее выдали за моего друга, который увез ее в Италию. Он протеснился ко мне и прошептал: „Кого лишают возможности любить, тот начинает ненавидеть“. Эти слова и особенно взгляд его убедили меня, что именно он был моим тайным обвинителем. Как последнюю милость, король тайно доставил мне возможность бежать из темницы. Долго скитался я под чужим именем в северных городах, наконец вспомнил, что около Териолиса живет старый, преданный нашему дому, род Иффы. Я отправился к ним вместе со своим сыном, которого взял с собою. Верные люди приняли меня и моего мальчика, скрыли у себя под именем Варгса и выдали за сына старого Иффы. Так прожил я у них много лет. Но сына своего я хочу воспитать для места клеветнику Цетегу. И если я умру рано, то пусть Иффы воспитают его в таком духе. Надеюсь, что наступит день, когда моя невинность обнаружится. Но если этого не случится очень долго, то пусть мой сын, как только будет в состоянии владеть мечом, покинет гору Иффы и спустится вниз, в Италию, чтобы отомстить Цетегу за своего отца. Это мое последнее слово сыну».

108