Борьба за Рим - Страница 119

119

— Гордый варвар! — вскричал тот.

— Гнусный изменник!

Точно две грозовые тучи, столкнулись враги и с такой яростью бросились друг на друга, что ни один не заботился о прикрытии себя: каждый думал только о том, чтобы нанести более сильный удар.

Фурий Агалла упал с лошади мертвый. Тотила опустился на руки Адальгота, смертельно раненый.

— Готы! — прошептал он еще. — Италия!.. Валерия!.. — и скончался.

В эту минуту, прежде чем успел начаться неравный бой, подъехал Альбоин со своими лангобардами. Молча, с поникшей головой смотрел он на труп короля.

— Он подарил мне жизнь, а я не смог спасти его, — с грустью промолвил Альбоин.

Один из его воинов указал на богатое вооружение покойника.

— Нет, — сказал Альбоин, — этот герой-король должен быть погребен со всеми почестями в королевском вооружении.

— Там в монастыре, Альбоин, — грустно сказал Адальгот, — его ждет невеста и могила, которую он уже давно выбрал для себя.

— Несите его туда. Я даю свободный пропуск благородному трупу и благородным носильщикам. А вы, всадники, за мною, назад в битву!

Глава XV

Между тем Цетег напал уже на след Тотилы. Вдруг к нему прискакал посланный с места битвы.

— Скорее, префект, назад! — кричал он. — Почти верная победа ускользает от нас. Нарзес потерял сознание. Либерий, заступивший его, в отчаянии. Твое присутствие необходимо.

Цетег быстро повернул коня назад, к Тагане.

— Слишком поздно! — крикнул ему навстречу Либерий. — Битва уже окончена. Перемирие. Остатки готов удаляются.

— Как? — с яростью вскричал Цетег. — Перемирие? Отступление?.. Где Нарзес?

— Он лежит без сознания в своих носилках. Испуг, неожиданность вызвали страшный припадок его болезни.

И неудивительно.

— Какая неожиданность? Рассказывай, что случилось.

— Со страшным кровопролитием, потому что эти готы стояли, точно каменные стены, ворвались мы в Тагину, но тут мы должны были брать с бою каждый Дом, каждую комнату. Их предводитель разбил совершенно нашего предводителя Анцала.

— Как зовут этого предводителя? Тейя? — с живостью спросил префект.

— Нет, граф Торисмут. Когда мы уже почти кончали битву, и Нарзес велел уже нести себя в город, вдруг явился посланец с нашего левого крыла, — его совсем уничтожили.

— Кто?

— Он, этот ужасный Тейя. Он узнал, что их центр в опасности, и что король ранен, и — понимая, что не успеет уже помочь им — с безумной смелостью бросился на наше левое крыло, разбил его, погнался за беглецами в самый их лагерь и захватил там десять тысяч пленных со всеми вождями. Потом связал Зевксиппа и отправил его со своими герольдами к Нарзесу, требуя перемирия на двадцать четыре часа.

— Невозможно! — вскричал Цетег.

— Иначе он поклялся, что умертвит всех десять тысяч поенных вместе с их вождями.

— И пусть бы умертвил! — вскричал Цетег.

— Да, для тебя, конечно, все равно, римлянин. Что тебе до наших войск! Но Нарзес не так относится к ним. На него страшно подействовала эта ужасная неожиданность. Он упал припадок и потерял сознание, протянув мне жезл главнокомандующего. А я, конечно, принял условие.

— Это условие не обязательно для меня! — вскричал префект. — Я тотчас начну битву снова.

— Нет, ты не сможешь сделать этого. Тейя оставил большую часть пленных и всех предводителей у себя заложниками, и если ты выпустишь хотя бы одну стрелу, он убьет их. А за это Нарзес не поблагодарит тебя.

Между тем Тейя и Гильдебранд, окончив битву, поспешили к тому месту, где лежал труп Тотилы. С рыданием бросился навстречу им Адальгот и, взяв за руки, повел к гробнице. Здесь на своем щите лежал молодой король. Торжественное величие смерти придало благородным чертам его строгость, которая делала это лицо еще прекраснее, чем сияние жизнерадостности, бывшее при жизни. Слева рядом с ним лежал труп Юлия, а между двумя друзьями, на белом, залитом кровью плаще Тотилы, лежал третий труп — прекрасной римлянки Валерии. Когда ей сообщили, что в монастырь несут ее жениха, она без слез, без вздоха, бросилась к широкому щиту, на котором Адальгот и Алигерн торжественно вносили покойника в ворота, помогла уложить его в саркофаг и затем спокойно, не торопясь, вынула из-за пояса кинжал и со словами: «Вот, строгий Бог христиан, возьми и мою душу!» — вонзила острое орудие себе в сердце.

У ног ее плакала Гото. Кассиодор с маленьким крестом из кедрового дерева переходил, шепча молитвы, от одного труда к другому, и обильные слезы текли по лицу его.

Вскоре часовня наполнилась воинами. Молча подошел Тейя к трупу Тотилы, положил правую руку на глубокую рану в его груди и, нагнувшись, прошептал «Я окончу твое дело».

Затем он отошел к высокому дереву, которое росло на вершине холма у могилы, и обратился к толпе воинов, молча стоявших вокруг:

— Готы! Битва проиграна, и государство пало также. Кто из вас хочет перейти к Нарзесу и подчиниться ему, — пусть идет. Я не удерживаю никого. Сам же я хочу сражаться до конца. Не для того, чтобы победить, — это невозможно, — а чтобы умереть смертью героя. Кто хочет разделить мою участь, — оставайтесь. Вы все хотите? Хорошо.

Тут поднялся старик Гильдебранд.

— Король умер. Но готы не могут, даже когда идут на верную смерть, сражаться без короля. Аталарих, Витихис, Тотила… Только один есть среди нас, который может быть четвертым после этих трех благородных героев, — это ты Тейя, наш последний, наш самый великий герой!

— Да, — ответил Тейя, — я буду вашим королем. Не на спокойную жизнь, а на геройскую смерть поведу я вас. Тише! не приветствуйте меня ни радостными криками, ни звоном оружия. Кто хочет иметь меня своим королем, сделайте то же, что я.

119