Борьба за Рим - Страница 23

Она подбежала к столу, схватила чашу с вином и поднесла ему. Цетег, затаив дыхание, наблюдал за ним. Король поднес чашу к губам, но затем вдруг опустил и, улыбнувшись, обратился к Камилле.

— Ты должна пить первая, как это принято делать германским королевам.

И он протянул ей бокал. Она его взяла.

Префект вздрогнул. В первую минуту он хотел броситься и вырвать чашу из ее рук. Но остановился: сделай он это, он бы погиб бы безвозвратно: завтра его судили бы не только как изменника, а как отравителя. Он погиб бы, а вместе с ним — и все будущее Рима. И из-за чего? Из- за влюбленной девушки, которая изменнически перешла на сторону его смертельного врага.

— Нет, — холодно сказал он сам себе, сжимая кулаки. — Она — или Рим! Пусть гибнет она.

И он спокойно смотрел, как она отпила несколько глотков из чаши, а затем передала ее королю, который сразу осушил чашу до дна.

Вздрогнув всем телом, он поставил чашу на стол.

— Идем в замок. Мне холодно, — сказал он, закутываясь в белый плащ, и повернулся, чтобы идти. Тут взгляд его встретился с глазами Цетега.

— Ты здесь? — мрачно сказал он и сделал шаг к нему, но в эту секунду опять задрожал и, громко вскрикнув, упал.

— Аталарих! — вскричала Камилла и упала подле него.

Из среды слуг выскочил старый Корбулон.

— Помогите! — кричал он. — Помогите, король умирает!

— Воды! Скорее воды! — закричал Цетег и, быстро схватив пустой кубок, бросился с ним к бассейну, хорошенько выполоскал его, чтобы в нем не осталось ни капли вина, и затем принес его королю, который лежал теперь на руках Кассиодора, между тем как Корбулон поддерживал голову Камиллы.

Молча, в ужасе стояли кругом придворные.

— Что случилось? — раздался вдруг крик Рустицианы, которая только теперь вышла на берег и подбежала к дочери. — Дитя мое, что с тобою?

— Ничего, — спокойно ответил Цетег. — Только обморок. Но молодой король умер. Повторился припадок его прежней болезни.

КНИГА III. Амаласвинта

Глава I

Всю ночь просидела Амаласвинта молча у гроба сына. Он был поставлен в обширной подземной комнате, низкие своды которой поддерживались колоннами из черного мрамора. Дневной свет никогда не проникал сюда. Теперь она освещалась факелами. Здесь всегда подготавливались к погребению трупы членов царской семьи. Посреди комнаты стоял каменный саркофаг с телом молодого короля. На нем была темно-пурпурная мантия. В головах лежал его меч, щит и шлем. Старый Гильдебранд положил венок из дубовых ветвей на темные кудри. Бледное лицо умершего было прекрасно в своем торжественном спокойствии. В ногах его, в длинном траурном одеянии, сидела высокая фигура королевы регентши, склонив голову на левую руку, правая же бессильно спустилась вниз. Она не могла больше плакать.

Утром в комнату вошел беззвучными шагами Цетег. Торжественность обстановки повлияла даже на него: в нем заговорило сострадание. Но он быстро подавил его. Тихо приблизившись, прикоснулся он к спущенной руке королевы.

— Ободрись, королева, ты принадлежишь живым, а не мертвым.

Амаласвинта с испугом оглянулась:

— Ты здесь, Цетег? Зачем ты пришел?

— За королевой.

— О, здесь нет королевы, здесь только убитая горем мать, — с рыданием вскричала она.

— Нет, я не могу поверить этому, — спокойно возразил Цетег. — Государству грозит опасность, и Амаласвинта покажет, что и женщина может пожертвовать своим горем отечеству.

— Да, это надо сделать. Но взгляни, как он прекрасен, как молод! Как могло небо быть так жестоко?

«Теперь или никогда», — подумал Цетег и громко прибавил:

— Небо не жестоко, а строго справедливо.

— Что хочешь ты сказать? Что сделал мой благородный сын? В чем смеешь ты обвинять его?

— Я? Я — ни в чем. Нет. Но в Св. Писании сказано: «Чти отца и мать твою и долголетен будешь на земле». Вчера Аталарих восстал против своей матери, оказал ей неуважение, — и вот сегодня он лежит здесь. Я вижу в этом перст Божий.

Амаласвинта закрыла лицо руками. Она от всего сердца простила уже сыну его неповиновение ей. Но слова Цетега сильно подействовали на нее и пробудили в ней стремление к власти.

— Ты повелела, королева, прекратить мое дело и вызвала Витихиса назад. Витихису, конечно, следует быть здесь. Но я требую, чтобы мое дело расследовалось публично. Это мое право.

— Я никогда не верила твоей измене, — ответила королева. — Скажи мне только, что ты не слыхал ни о каком заговоре, и на этом все будет кончено.

Цетег немного помолчал, а затем спокойно сказал:

— Королева, я знаю о заговоре и пришел поговорить о нем. Я нарочно выбрал этот час и это место, чтобы сильнее запечатлеть в твоем сердце доверие ко мне. Слушай. Я был бы дурным римлянином, и ты сама презирала бы меня, королева, если бы я не любил более всего на свете свой народ, этот гордый народ, который и ты, иностранка, тоже любишь. Я знал, — тебе ведь это также известно, — что в сердцах этого народа пылает ненависть к вам, как к еретикам и варварам. Последние строгие меры твоего отца должны были еще более раздуть эту ненависть, — и я заподозрил существование заговора и действительно открыл его.

— И умолчал о нем?

— Да, умолчал. До нынешнего дня. Безумцы хотели призвать греков, изгнать при их помощи готов и затем признать власть Византии…

— Бесстыдные! — горячо возразила Амаласвинта.

— Глупцы! Они зашли уже так далеко, что оставалось только одно средство удержать их — стать во главе заговора, — и я так и сделал.