Борьба за Рим - Страница 35

— Твоей любви, мать! Не злоупотребляй этим святым словом. Ты никогда никого не любила, — ни меня, ни моего отца, ни Аталариха.

— Но что же могла я любить, дитя мое, если не вас!

— Корону, мать, и эту ненавистную власть. Да, мать, и теперь все дело не в тебе, а в твоей короне, власти. Отрекись от нее: она не принесла ни тебе, ни всем нам ничего, кроме страданий. И теперь опасность грозит не тебе, — для тебя бы я пожертвовала всем, — а твоей короне, трону, этому проклятью моей жизни. И ради этой короны требовать, чтобы я пожертвовала своей любовью, — никогда, никогда!

— А! — с гневом вскричала Амаласвинта. — Бессердечное, себялюбивое дитя! Ты не хочешь слушать просьбы, так я буду действовать насилием: сегодня же ты отправишься гостить во Флоренцию. Жена герцога Гунтариса приглашает тебя. Граф Арагад будет сопровождать тебя туда. Можешь уйти. Время заставит тебя уступить.

— Меня? — гордо выпрямляясь, вскричала Матасвинта: — Решение мое непоколебимо!

И она вышла. Молча смотрела регентша ей вслед. Обвинения дочери сильнее задели ее, чем она выказывала.

— Стремление к власти? Нет, не оно одно наполняет мою душу. Я люблю корону потому, что чувствую, что могу управлять этим государством и сделать его счастливым. И, конечно, если бы это понадобилось для блага моего народа, — я пожертвовала бы и жизнью, и короной… Так ли. Амаласвинта? — с сомнением спросила она сама себя и задумалась.

В комнату между тем вошел Кассиодор. Выражение лица его было такое страдальческое, что Амаласвинта испугалась.

— Ты несешь весть о несчастий! — вскричала она.

— Нет, я хочу задать тебе только один вопрос.

— Какой?

— Королева, — начал старик: — тридцать лет служил твоему отцу и тебе, служил верно, с усердием. Я — римлянин — служил готам, варварам, потому что уважал ваши добродетели и верил, что Италия, неспособная более к самостоятельности, безопаснее всего может существовать под вашим владычеством. Потому что ваша власть была справедлива и кротка. Я продолжал служить вам и после того, как пролилась кровь моих лучших друзей — Боэция и Симмаха, кровь невинная, как я думаю. Но их смерть не была убийством, — они были осуждены судом. Теперь же…

— Ну, что же теперь? — гордо спросила королева.

— Теперь я прихожу к тебе, моему старому другу, могу сказать, к моей ученице…

— Да, ты можешь это сказать, — мягче сказала Амаласвинта.

— К благородной дочери великого Теодориха за одним маленьким словечком. Если ты сможешь ответить мне «да» — я буду продолжать служить тебе с той же преданностью до самой смерти.

— Что же ты хочешь спросить?

— Амаласвинта, ты знаешь, что я был далеко на северной границе. Вдруг разнеслась эта ужасная весть о трех герцогах. Я бросил все и поторопился сюда. Вот уже два дня я здесь, — я с каждым часом на сердце у меня становится тяжелее. А ты так изменилась, так неспокойна, что я не решался заговорить. Но больше я не могу выдержать этой ужасной неизвестности: скажи, что ты невинна в смерти герцогов.

— А если бы я не смогла сказать этого? Разве они не заслужили смерти, эти мятежники?

— Амаласвинта, прошу тебя, скажи «да».

— Однако какое близкое участие принимаешь ты в них!

— Заклинаю тебя, дочь Теодориха, скажи «да», если можешь! — вскричал старик, падая на колени.

— Встань, Кассиодор, — мрачно сказала королева: — ты не имеешь права спрашивать.

— Да, — ответил старик, вставая: — с этой минуты не имею, потому что не принадлежу более миру. Вот, королева, ключи от моих комнат во дворце. Там ты найдешь все подарки, которые я получил от тебя и твоего отца. Я же ухожу.

— Куда, мой старый друг, куда? — с тоской спросила Амаласвинта.

— В монастырь, который я построил. Моя душа уже давно жаждет покоя, мира, и теперь я не имею уже на земле ничего дорогого. Только один совет еще хочу я дать тебе: не удерживай скипетра в своей запятнанной кровью руке, — не благословение, а только проклятие этому государству может они принести. Подумай о спасении своей души, дочь Теодориха. Да будет господь милостив к тебе!

И, прежде чем Амаласвинта пришла в себя, он исчез. Она бросилась за ним, чтобы вернуть его, но столкнулась в дверях с Петром, посланником Византии.

— Королева, — сказал горбун, выслушай меня. Время дорого. За мною идут люди, которые не относятся к тебе так хорошо, как я. Участь твоего государства уже решена, ты не можешь поддержать его. Прими же мое вчерашнее предложение.

— Предложение измены? Никогда! Я считаю его оскорблением и сообщу императору, чтобы он отозвал тебя. Я не хочу более иметь дела с тобою.

— Одумайся, королева, теперь уже прошло время щадить тебя. Знай, что великий Велизарий с войском уже идет сюда: он уже у берегов Сицилии.

— Невозможно! — вскричала Амаласвинта. — Я отказываюсь от своей просьбы.

— Слишком поздно. Предложение, которое я тебе высказал от своего имени, ты отвергаешь. Так знай же, что этого требует сам Юстиниан. Он хочет снова получить Италию, эту колыбель римского государства. Государство готов должно быть и будет уничтожено. Спасай же себя. Юстиниан предлагает тебе руку помощи, убежище при своем дворе, — выдай ему Рим, Неаполь, Равенну и другие крепости и позволь обезоружить готов и вывести их за Альпы.

— Негодяй! Неужели ты думаешь, что я изменю своему народу? Прочь! Я не уступлю корону Юстиниану без борьбы.

В эту минуту вошел Цетег. По его знаку Петр вышел из комнаты.

— С чем пришел ты, Цетег? Я уже не верю тебе, — сказала Амаласвинта.